Background There is a strong link between sleep and major depression; however, the causal relationship remains unclear. In particular, it is unknown whether changes in depression core symptoms precede or follow changes in sleep, and whether a longer or shorter sleep duration is related to improvements of depression core symptoms. Objective The aim of this study was to investigate temporal associations between sleep and depression in patients suffering from major depressive disorder using an idiographic research approach. Methods Time-series data of daily sleep assessments (time in bed and total sleep time) and self-rated depression core symptoms for an average of 173 days per patient were analyzed in 22 patients diagnosed with recurrent major depressive disorder using a vector autoregression model. Granger causality tests were conducted to test for possible causality. Impulse response analysis and forecast error variance decomposition were performed to quantify the temporal mutual impact of sleep and depression. Results Overall, 11 positive and 5 negative associations were identified between time in bed/total sleep time and depression core symptoms. Granger analysis showed that time in bed/total sleep time caused depression core symptoms in 9 associations, whereas this temporal order was reversed for the other 7 associations. Most of the variance (10%) concerning depression core symptoms could be explained by time in bed. Changes in sleep or depressive symptoms of 1 SD had the greatest impact on the other variable in the following 2 to 4 days. Conclusions Longer rather than shorter bedtimes were associated with more depression core symptoms. However, the temporal orders of the associations were heterogeneous.

No abstract

No abstract

Обобщены результаты исследований по формированию ассортимента химических средств борьбы с вредителями сельскохозяйственных культур в России в ХХ веке. Показано, что его совершенствование происходило в несколько этапов, связанных с решением проблем защиты растений конкретного периода времени, технических возможностей для их осуществления и требований, предъявляемых к пестицидам по мере развития теоретических основ защиты растений. В 20-30 гг., когда основная задача защиты растений заключалась в подавлении вспышек размножения саранчовых, лугового мотылька, хлебных жуков, вредной черепашки, свекловичного долгоносика и др., использовали неорганические, растительные и органические вещества природного происхождения, которые относились к сильнодействующим веществам и применялись в высоких нормах. В 40-60 гг. в ассортименте преобладают препараты органического синтеза (хлорированные углеводороды и терпены, диеновые соединения, органофосфаты, карбаматы), высокоэффективные в борьбе с вредителями, но высокотоксичные для человека и животных. По медицинским и ветеринарным соображениям к пестицидам стали предъявлять требование безопасности для теплокровных. В 70 гг. в связи с развитием концепции интегрированного управления вредителями (Integrated Pest Management, IPM) возникло требование безопасности для полезных компонентов агробиоценозов. Усилилось внимание к проблемам окружающей среды в целом. В результате этого в ассортименте 80-90 гг. появились препараты из химических классов пиретроидов, бензоилмочевин, фенилпиразолов и неоникотиноидов, умеренно опасные для теплокровных и энтомофагов, применяемые в низких нормах и разлагающиеся в объектах среды за один сезон. Большое внимание уделялось поиску экологически малоопасных форм этих препаратов.

No abstract