В центре исследования лежит феномен бандитизма, под которым традиционно понимают как уголовные преступления, так и политически мотивированное антисоветское вооруженное подполье в контексте Великой Отечественной войны. Методы исследования базируются на анализе советской политико-юридической терминологии 1920–1940-х гг., оценочных позиций и количественных данных в документах и справках. Изучение кейса Кабардино-Балкарии, республики, претерпевшей прифронтовые боевые действия, нацистскую оккупацию и депортацию одного из титульных народов, открывает возможность проследить факторы влияния на динамику преступности и учет ее численности. Авторы демонстрируют противоречия в количественных данных по бандитизму в документах органов безопасности и армейских сводках. Показано, что до и в период Великой Отечественной войны не сложилась четкая грань между политическим бандитизмом и преступлениями против управленческого и хозяйственного порядка, а условия войны в значительной степени политизировали проявления локальной преступности. По мнению авторов, смешение уголовного и политического бандитизма повлияло на структуру и содержание справок о политическом состоянии в национальных автономиях. В случае с обвиненными в массовом предательстве и депортированными балкарцами оценка численности бандитизма сопряжена с рядом факторов – проживание балкарцев в горной части республики, которая традиционно привлекала правонарушителей разных национальностей; влияние планирования депортации на процесс составления документов по бандитизму. Обоснованно то, что в тыловой зоне Кабардино-Балкарии немецкие диверсии не смогли оказать существенного влияния на развитие вооруженного подполья в наиболее активной фазе его развития в 1942–1944 гг. The article investigates the phenomenon of banditry, which is traditionally understood as both criminal offenses and the politically motivated anti-Soviet armed underground in the context of the Great Patriotic War. The research methods are based on the analysis of the Soviet political and legal terminology of the 1920s – 1940s, as well as estimated positions and quantitative data in documents and references. The exploration of the case of Kabardino-Balkaria, a republic that suffered front-line hostilities, Nazi occupation, deportation of one of the titular ethnic groups, opens up the possibility of tracing the factors influencing both the dynamics of crime and accounting for its number. The authors demonstrate contradictions in quantitative data on banditry in the documents of the security agencies and army reports. In view of the fact there was no clear line between political banditry and crimes against the management and economic order before and during the Great Patriotic War, the conditions of the war largely politicized the manifestations of local crime. The authors point out that mixing of criminal and political banditry influenced the structure and content of information on the political situation in Soviet national autonomies. In the case of the deported Balkar people, the accusations of mass betrayal and the estimation of the banditry levels are associated with certain factors – the residence of Balkars in the mountainous part of the republic, which traditionally attracted offenders of different nationalities; the impact of deportation planning on the process of drafting documents on banditry. It is argued that in the rear front in Kabardino-Balkaria, Nazi German sabotage groups did not have a significant impact on the development of the armed underground in the most active phase of its development in 1942-1944.

The article presents the conceptual and practical dimensions of the Nazi military administration in the North Caucasus in 1942-1943. The issue’s relevance draws on the academic assumption on the “special” German policy in the annexed North Caucasus. The analysis of documentary material enabled reconstruction of some aspects of the German occupation policy before and during the battle for the Caucasus. Germany’s plans contained explicit contradictions. The clear goal to seize the Caucasus’s resources and geopolitical benefits coexisted with the idea of applying a brand new type of occupation strategy and propaganda to prevent the resistance of local ethnic groups prone to conventionally dismiss the state’s penetration of society. A set of documents and the expert opinions of some German military-political actors are the source of the concept of a “special” occupation policy, which is based on the idea of reviving traditional Caucasian institutions and the restrained use of military violence in national regions. It is argued that a significant gap has appeared between the theory and practice of the occupation policy. Germany failed to conquer the entire Caucasian region, establish the Reichskommissariat “Caucasus” and create an effective management system. The occupation policy did not correspond to the idea of implementing a “special” approach. In practice, the structure and functions of the military administration were reduced to the political support of economic exploitation. A system of economic services was deployed in the North Caucasus to extract strategic assets whilst the punitive authorities acted within the standard framework.

В статье анализируется отечественное и зарубежное научное осмысление применения Германией восточных формирований вермахта в битве за Кавказ 1942-1943 гг. На фоне политизированности вопросов военного коллаборационизма в современной российской науке и нехватки историографических исследований, авторы видят актуальным изучение указанной проблемы для выявления динамики и академических вызовов на пути к ее полноценному изучению. Подчеркивается, что наиболее благоприятные условия для освещения проблемы привлечения восточных формирований вермахта в битве за Кавказ в отечественной историографии сложились в последние три десятилетия, когда были сняты прежние запреты на разностороннее освещение проблемы и доступа к архивным документам и зарубежным данным. Исследования постсоветских закавказских историков предлагают значительный массив данных и не лишены концептуальных расхождений и рисков политизации. Показано, что англоязычная и немецкая (западногерманская) историография обладала рядом изначальных преимуществ перед отечественной, включая доступ к документам, подробно освещающим различные аспекты касательно создания и применения восточных формирований. К 1990-м гг. зарубежные историки вывели исследование проблемы на качественно новый уровень с точки зрения фактического материала. Однако некоторые их концептуальные положения, например, преувеличение добровольного характера военного коллаборационизма советских граждан, по мнению авторов, неприемлемы для современной российской исторической науки. Проведенный анализ отечественной и зарубежной историографии обнаруживает необходимость концептуальной консолидации проблемы применения восточных формирований в битве за Кавказ в рамках отдельного исследования с опорой на имеющийся академический задел. The paper analyzes domestic and foreign scientific comprehension of Germany’s using the eastern formations of the Wehrmacht in the battle for the Caucasus in 1942-1943. Against the backdrop of the politicization of military collaborationism in modern Russian science and the lack of historiographic research, the authors consider it this issue as relevant to study in order to identify the dynamics and academic challenges on the way to its full-fledged tackling. It is emphasized that the most favorable conditions for highlighting the problem of involving the eastern formations of the Wehrmacht in the battle for the Caucasus have developed in Russian historiography in the last three decades, when the previous bans on versatile coverage of the issue and access to archival documents and foreign data were lifted. The studies of post-Soviet Transcaucasian historians offer a significant amount of data and are not without conceptual discrepancies and risks of politicization. It is shown that the English and German (West German) historiography had a number of initial advantages over the Soviet/Russian one, including access to documents covering in detail various aspects regarding the creation and use of eastern formations. By the 1990s foreign historians have brought the study to a qualitatively new level in terms of factual material. However, some of their conceptual provisions, for example, an exaggeration of the voluntary nature of the Soviet citizens military collaborationism, according to the authors, are unacceptable for modern Russian historical science. The analysis of domestic and foreign historiography reveals the need for a conceptual consolidation of issue of the German eastern units involving in the battle for the Caucasus in the framework of a separate study based on the existing academic background.