Theories of reciprocity have been surprisingly gender-blind. We develop a gendered account of reciprocity using qualitative data from Russia. We focus on gifts of unpaid task assistance, where gender differences are particularly visible. In our data, women's gifts of labor involve greater time and effort than men's, but women report nonreciprocation, while men do not. Paradoxically, the most onerous gifts are those least likely to be reciprocated. We show how this puzzling finding relates to the gendering of reciprocity. We define four stages of the gift cycle-giving, (non)recognition, (non)reciprocation, and givers' responses to (non)reciprocation-detailing how each is gendered. We argue that reciprocity is a socially embedded phenomenon that cannot be considered in isolation from gender norms. This insight has implications for research employing reciprocity as a framework, and for debates in relation to issues such as care work and family relations.

No abstract

No abstract

This article examines the impact of the new coronavirus pandemic on interpersonal trust relationships, as well as trust in government institutions and official sources of information. The empirical base for the study is comprised of “diaries of professionals” — 34 diaries which were kept by social science experts from March 25 to June 10 2020 (“first wave”), and then from the 20th to the 30th of September 2020 (“second wave”) — belonging to sociologists, philosophers, philologists, anthropologists, political scientists, historians, orientalists. Thus, a collection of thick descriptions was collected, representing a mix between a personal diary and research reflective autoethnography. Based on the review of the scientific discussion on the problem of trust, a significant conclusion is made about the contradictions between “trust” itself, which implies the possibility of choice and pertains mainly to interpersonal relations, and ‘confidence’ in social and state institutions, which implies much less agency of the subject of trust. It is concluded that the epidemic has greatly exacerbated the problem of lack of trust, noted in the context of the spread of “post-truth” and “fake news” at a global level, but especially noticeable in Russia, where this deficit significantly undermines the very possibility of basic solidarity. The authors of the diaries, as researchers, note that “comfortable” forms of a trust prevail in their social milieu, which creates some uncertain illusion of security. People tend to trust those who help maintain their identity and relieve fear, as well as their familiar “trusted” sources. However, many of them sense the diminished reliability of these “pillars of trust” in a new unpredictable situation.

Интервью с Дмитрием, 30-летним прекарием, в данный момент ухаживающим за больной матерью и перебивающимся случайными заработками, интересно тем, что оно представляет собой характерный пример добровольного «соскальзывания» в прекарную занятость, выражающегося в последовательном отказе от любого типа конвенциональной карьеры и постоянной работы. Дискурсивно Дмитрий оправдывает отсутствие постоянной работы необходимостью ухаживать за матерью (после инсульта), хотя мать заболела всего два года назад, при этом предыдущие восемь лет жизни, после возвращения со срочной службы в армии, Дмитрий точно так же избегал любой «закрепощающей» его формы занятости. Несмотря на то, что семья Дмитрия, как видно из интервью, обладала определенным социальным капиталом-мать работала юрисконсультом, старшая сестра также получила юридическое образование и сделала определенную карьеру («раскрутилась», по его выражению),-Дмитрий не закончил даже первого курса института. После возвращения из армии он недолго работает охранником, потом часто меняет различные места работы, не требующие никакой квалификации и не оставляющие никакой возможности профессионального роста (курьером, продавцом, сторожем автостоянки и т. п.) При этом он целенаправленно выбирает именно неформальную занятость: «…уже хотелось работать не то чтобы попроще, а спокойней, где тебя никто не трогает, не надо писать бумажки, что-то бегать … не то что я ленивый, не хочу ничего делать-я люблю и руками работать, и вообще,-но как бы хотелось просто, чтобы тихонько, никто тебя не трогает, не нервничать». При этом он обладает определенной эрудицией, учит иностранные языки, владеет компьютерной грамотностью, воздерживается от употребления алкоголя. Неоднократно в ходе интервью Дмитрий высказывает свое отрицательное отношение к любого рода регуляциям, документам, любым формальным социальным институтам: «Фактически официально мало работал, да не думаю, что это страшно… То есть для меня всегда была проблема, даже при увольнении с официальной работы: надо бежать с этим бегунком в отдел АХО, в бухгалтерию, ставить печать. Зачем мне все это? Меня всегда это напрягало как-то очень сильно». Его не привлекает никакой вариант «нормальной» карьеры: «Был бы с институтским образованием, я бы все равно сидел с мамой, так же приходилось бы крутиться, это не дает ровным счетом ничего». Можно сказать, что Дмитрий является «идейным» 1 Материал подготовлен в рамках проекта «Межпоколенная социальная мобильность от XX века к XXI: четыре генерации российской истории» (грант РНФ 14-28-00217). * Тартаковская Ирина, кандидат социологических наук, доцент Государственного академического университета гуманитарных наук; старший научный сотрудник Института социологии Федерального научно-исследовательского социологического центра Российской академии наук.